послушай, далёко, далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф
Очередной раз роясь в своих завалах выудила одну любопытную работу Беггерова.
Беггров А.К. (1841-1814)
Корабельный быт (Орудийный каземат фрегата «Ослябя»)
Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург
Александр Карлович Беггеров (1841-1914), сын академика Императорской Академии Художеств Карла Беггерова, окончил Морское инженерно-артиллерийское училище и с 1863 по 1873 г. служил на Балтийском флоте, павраллельно своим коштом обучаясь в Академии художеств. В 1871-1872 гг. участвовал в кругосветном плавании винтового фрегата "Светлана"
Выйдя в отставку продолжил изучение живописи во Франции, где и познакомился с передвижниками. С 1874 г. принимал участие в их выставках, в дальнейшем стал полноправным членом Товарищества.
В 1879 году совершил Беггеров ещё один поход на "Светлане" - из Кронштадта в Грецию.
С 1878 года и до конца жизни являлся художником Морского министерства.
Беггров А.К. (1841-1814)
Корабельный быт (Орудийный каземат фрегата «Ослябя»)
Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург
Александр Карлович Беггеров (1841-1914), сын академика Императорской Академии Художеств Карла Беггерова, окончил Морское инженерно-артиллерийское училище и с 1863 по 1873 г. служил на Балтийском флоте, павраллельно своим коштом обучаясь в Академии художеств. В 1871-1872 гг. участвовал в кругосветном плавании винтового фрегата "Светлана"
Выйдя в отставку продолжил изучение живописи во Франции, где и познакомился с передвижниками. С 1874 г. принимал участие в их выставках, в дальнейшем стал полноправным членом Товарищества.
В 1879 году совершил Беггеров ещё один поход на "Светлане" - из Кронштадта в Грецию.
С 1878 года и до конца жизни являлся художником Морского министерства.
Беггров был постоянно чем-то недоволен, постоянно у него слышалась сердитая нота в голосе. Он был моряк и, быть может, от морской службы унаследовал строгий тон и требовательность. В каком чине вышел в отставку, когда и где учился -- не пришлось узнать от него точно. Искусство у него было как бы между прочим, хотя это не мешало ему быть постоянным поставщиком морских пейзажей, вернее -- картин, изображавших корабли и эскадры.
Корабли он знал в совершенстве. Мачта, рея, парус, все детали паровых судов для него были привычными вещами. Критикуя каждую картину с судами, где были допущены малейшие неточности, ворчал: "Ну вот! Как этот парус поставили? Да разве так судно пойдет? Скажите, какой вздор!"
Он бойко справлялся с рисунком и акварелью, изображая городские виды, движение судов на реке, но все это носило иллюстративный характер, видна была условная умелость с трафаретной, заученной манерой письма, выработанной им за многие годы.
Жизнью современного искусства, как и делами Товарищества, он как будто совсем не интересовался. Его почти насильно подводили к картинам экспонентов при отборе для выставки. Обыкновенно он был в это время занят своими произведениями: ввинчивал кольца в рамы, завязывал веревки, протирал стекла на акварелях. У него все должно было иметь аккуратный, блестящий вид, как у вещей на корабле. Указывал на раму: "Смотрите, как сделана: двойной шип! А позолота? За стекло одно двенадцать рублей заплатил! То-то же!"
Рабочие приносили его картины завернутыми в несколько покрывал и обвязанными морскими веревками так, как будто картины отправлялись в кругосветное путешествие. И даже тут Беггров сердился: "Опять? Сколько раз я им говорил, чтоб перевязывали крестом и перекручивали веревку. Вот дураки, не понимают, что так сползти все может!"
Он был коренаст, ходил твердо, как все моряки. Лицо всегда строгое, и, если иногда засмеется на секунду, то и тогда выражение лица не изменялось, как будто смех исходил от другого. Рабочие на выставке его боялись.
Корабли он знал в совершенстве. Мачта, рея, парус, все детали паровых судов для него были привычными вещами. Критикуя каждую картину с судами, где были допущены малейшие неточности, ворчал: "Ну вот! Как этот парус поставили? Да разве так судно пойдет? Скажите, какой вздор!"
Он бойко справлялся с рисунком и акварелью, изображая городские виды, движение судов на реке, но все это носило иллюстративный характер, видна была условная умелость с трафаретной, заученной манерой письма, выработанной им за многие годы.
Жизнью современного искусства, как и делами Товарищества, он как будто совсем не интересовался. Его почти насильно подводили к картинам экспонентов при отборе для выставки. Обыкновенно он был в это время занят своими произведениями: ввинчивал кольца в рамы, завязывал веревки, протирал стекла на акварелях. У него все должно было иметь аккуратный, блестящий вид, как у вещей на корабле. Указывал на раму: "Смотрите, как сделана: двойной шип! А позолота? За стекло одно двенадцать рублей заплатил! То-то же!"
Рабочие приносили его картины завернутыми в несколько покрывал и обвязанными морскими веревками так, как будто картины отправлялись в кругосветное путешествие. И даже тут Беггров сердился: "Опять? Сколько раз я им говорил, чтоб перевязывали крестом и перекручивали веревку. Вот дураки, не понимают, что так сползти все может!"
Он был коренаст, ходил твердо, как все моряки. Лицо всегда строгое, и, если иногда засмеется на секунду, то и тогда выражение лица не изменялось, как будто смех исходил от другого. Рабочие на выставке его боялись.