За алгебру с гармонией!

[shepet]

Подумалось, что такое замечательное совпадение праздников практически диаметральных друг другу, стоит отметить. И у меня таки есть чем )) В советское время была целая плеяда замечательных украинских фантастов, украиноязычных и русскоязычных — Росоховатский, Бережной, Савченко, Дашкиев, Тесленко,— в товорчестве которых темы созданиея искусственного интеллекта и исследованиея глубин человеческого сознания шли рука об руку, отражая в очередной раз остро интересующий человечество вопрос: кто мы есть в этом мире и что именно делает людей — людьми. Но этот рассказ на такие философские выси не замахивается. Он о другом. О любви ) Совмещённому Дню программиста и Дню влюблённых посвящается. Перевод мой. Хотя, по большому счёту, что там было переводить ) Эфемерида любви Василий Павлович Бережной I В большом городе, раскинувшемся под прозрачным сводом в кратере Шиллера, произошло чрезвычайное событие. Когда многочисленное его население направилось в свои столовые на обед, ни одна дверь не отворилась, нигде не прозвучало из микрофонов привычное «Добро пожаловать! Приятного аппетита!». Обедов не было. Такого еще не случалось с тех пор, как люди построили города на Луне. Неслыханно! Странно, очень странно! Каждый реагировал на это по-своему. Одни только пожимали плечами, другие громыхали в двери, полагая, что заело автоматические устройства, нашлось и немало тех, кто весело смеялись над таким приключением. Но всем было интересно узнать: что за причина, по которой целый город остался без обеда? Вскоре по телевидению объявили: это случилось вследствие того, что дежурный кулинар коллега Никон так замечтался, что забыл задать программу электронной машине «Аппетит», и вся система после завтрака не работала. Так и сказали: «замечтался». Не стали сочинять, что, мол, заболел или допустил какой-то там недосмотр, а просто замечтался. дальше Происшествие это развеселило весь город. Долго после этого передавались по радио и телевидению шуточные песни, стихи, даже целые поэмы; газеты печатали юморески, фельетоны, пародии, эпиграммы, шаржи; отдельными брошюрами вышли диссертации, научные изыскания и исследования, киножурналы и полнометражные фильмы-комедии, драматурги написали пьесы, режиссеры их поставили, а энтузиасты кисти так расстарались, что пришлось спешно строить новый выставочный павильон, чтобы разместить их полотна. Ни один житель города — и это следует подчеркнуть: ни один! — не остался в стороне, а так или иначе откликнулся на это событие. Да и не мудрено, ведь, с одной стороны, каждый в свободную минуту занимался каким-нибудь видом искусства (а то и несколькими), а с другой — случившееся нарушило хорошо отлаженный, десятилетиями незыблемый механизм жизни. Никона без конца атаковали: пожалуйста, выступи на сцене, снимайся на студии, позируй художникам, проанализируй перед научным работникам свои переживания и т.д. Всем, видите ли, весело. Только бедному Никону было не до смеха и шуток. Затворился, спрятался ото всех. Весь длинный лунный день не появлялся в общественных местах, не прогуливался в скафандре за прозрачным сводом города, хотя все знали, что он любил побродить там в компании своих друзей. Более того, Никон отключил в своей квартире видеофонные экраны, и неизвестно было, что он делает дома. «Впал в противоречие, — подумал один из его друзей, философ и астроном, которого за широкий лоб прозвали Сократом. — Частичка Вселенной хочет самоизолироваться?» И решил проведать Никона. Прославленный повар встретил своего друга с сумрачной сдержанностью, наверняка полагая, что и этот задумал какой-нибудь опус, но, убедившись, что Сократ заглянул «просто так», оживился, хотя задумчивость не покидала его лица. Некоторое время они сидели за столиком молча. Потом разговорились. — А ты знаешь, — Никон жалостливо взглянул на Сократа и глубоко вздохнул, — только автор первой информации и был близок к истине. Я и правда замечтался. Меня тогда заполонили воспоминания — воспоминания о ней, пойми... Это «ней» Никон произнес с нажимом, протяжно, вкладывая в это словои и радость, и боль, и печаль. Чего-чего, а такого Сократ не ожидал. — Неужели ты, — недоверчиво спросил он, — неужели ты влюбился? Видимо, сам он никогда не испытывал этого чувства и, наверное, не очень-то и верил, что оно существует в природе. — А что скрывать-то? — улыбнулся Никон. — влюбился же? — А... а какое смысл вкладываешь ты... в это понятие? Никон рассмеялся: — Понятие! Эх ты, философ... Все у тебя понятия да категории... Он снова вздохнул и нажал на одну из кнопок, спрятанных в орнаментированном венчике круглой доски стола. Полилась тихая музыка. На стенах возникла весенняя степь. Легкий туман покрывает землю. Но вот пробиваются роднички, звенят ручьи, переламывая солнечные лучи в блёстки, бурля, исполняясь радости. Картины плавно сменяют друг друга. И вот уже не ручьи и не реки, а целое море — широкое, глубокое прячет в себе Солнце, как огромное горячее сердце. Оно сияет в глубине, пронизывает светом синюю толщу, а над ней блещут большие звезды. Но вот тяжелые темные тучи закрывают всё. Налетает ветер — предвестник бури, — тонко, щемяще голосит в травах, глухо стонет над волнами. Отчаянье, боль, тоска. Музыка вдруг обвалилась — словно какая-нибудь скала. Сократ сказал: — Что ж, это эффектно. Сам записал? — Да. — А я и не знал, что ты такой оригинальный композитор. — Я не композитор, — возразил Никон. — А просто влюбленный. — И ему вдруг стало и жаль чего-то, и обидно, а чего жаль, и на кого обиделся, и сам не знал. — Но все-таки, что это значит? — Сократ посмотрел на своего товарища с неподдельной детской наивностью. — Что значит «любить»? Никон не знал, что ответить. Ну, как, например, объяснить дальтонику, что такое зеленый цвет? Встал и походил по комнате, как нетерпеливый тигр в клетке. Остановившись напротив Сократа, прижал руки к груди. — Ну, как тебе сказать... Я ее так люблю, так люблю... — Общие понятия. — Я бы её на руках носил... — Не думаю, что ей это было бы приятно и удобно. — Целовал бы ее, целый день не спускал бы с рук и целовал. — Глупости! — возразил Сократ. — Ну что же в том приятного: прижать губы к губам или губы к щеке?.. Никон замахал руками: — Да для меня счастье, просто счастье слышать ее голос, видеть, как она ходит!.. Мне радостно, что она есть на свете! — Самовнушение, — спокойно констатировал Сократ. — Девушки все одинаково ходят — спортивная программа одна же. — Эх ты! — безнадежно махнул рукою Никон. — Это трудно понять, это надо почувствовать... — Я понимаю одно: инстинкт продолжения рода. И к чему все эти красивости, все «охи» и «ахи»? В старину, я читал, из-за этой так называемой любви стрелялись, вешались, топились, метелили друг друга, резались, выжигали кислотой глаза, пробивали черепа, отравляли себя крепкими напитками, глотали дым, сходили с ума, дурели, чумели, теряли рассудок и забывались. Так то же были отсталые, можно сказать, дикие существа! Просыпался инстинкт продолжения рода и пробуждал многие другие животные инстинкты. Стыдись, Никон! Представляешь, до чего ты докатился? Влюбился! Эта тирада не произвела на Никона никакого впечатления. — А я, знаешь, сейчас выпил бы с досады крепкого вина... — задумчиво произнес он. — Такого вот, как откопали археологи на Кавказе. — Видишь, видишь! — ужаснулся Сократ. — Ты опускаешься до уровня древних людей! Но что у тебя за досада? Ты ведь утверждаешь, что это радость — влюбиться! Объект твоей любви также влюблен, естественно? — Да. Но в другого. — Вот оно что! — аж засмеялся Сократ. — Цепная реакция! Но этому можно помочь. — Как?! — с надеждой в голосе спросил Никон. — А очень просто: забудь ее. Забудь, и все. Зачем о ней думать, если она думает о другом, а этот другой, наверное, еще о ком-то, а та в свою очередь... — Неостроумно, — перебил Никон. — Но согласись, что и здесь есть своя, заранее определённая орбита: увлечение, обожание, привычка и, наконец — равнодушие. Так не лучше ли ускорить эволюцию этого понятия и — забыть? — Это тебе легко говорить. Забыть ее просто невозможно, пойми — невозможно! Я сейчас бы не то что на ракете — на крыльях полетел бы к ней на Землю. Она работает в Заповеднике природы на Украине. Сократ ласково усмехнулся и встал. Поднял серебристую штору, закрывавшую прозрачную стену, и некоторое время смотрел на город. Движущиеся ленты тротуаров несли в разных направлениях сотни, тысячи людей, контуры зданий — то изломанные, то волнистые — уходили за горизонт, а сквозь гигантскую полусферу, защищащую город от космического холода, льётся поток солнечных лучей. — Взгляни, Никон, вон там белеет, искрится горбатая крыша. Это Центр здоровья. Там лечат от всех болезней. — Я здоров, зачем мне твой Центр? — Нет, ты болен. Тяжело болен, дружище. Твои анализаторы дают неправильную картину действительности. — Ты перестань сочинять глупости, — Никон согнул руки в локтях, напрягся, заиграли мышцы предплечья, груди, спины, ног. Ощущение силы и бодрости зазвенело во всём теле. — Здоровья мне не занимать! Ну а что касается анализаторов, то они точно точно засвидетельствовали: нет никого лучше на свете! — Если хочешь знать, у тебя психическое заболевание. И очень опасное. — Как же оно называется согласно твоего реестра? — БЛ. — Что за БЛ? — Безнадежная любовь. Никон расхохотался, да так заразительно, что казалось, и стены в комнате вот-вот рассмеются. — БЛ! Вот же придумал! — Никон схватился за живот. Лицо его покраснело, а из глаз так и брызгало веселье. Он всё взрывался и взрывался приступами смеха. А Сократ поглядывал на него с грустью. «Беспричинное возбуждение, — думал он, — то активизация, то падение тонуса. Полное психическое расстройство». Дождавшись, пока Никон отсмеётся, он ласково заметил: — Успокойся, дружище. Если бы ты был способен унять свои нервы, я доказал бы тебе, что никакой любви, собственно, в природе не существует. — Даже безнадежной? — прыснул Никон. — Не иронизируй. Да, никакой любви, только разговоры о ней, — спокойно продолжал Сократ. — Понимаешь? Разговоры! Ведь это чувство ни в какой степени не отображает сам объект, а только передает субъективное отношение к нему. — Ну хорошо, — Никон подсел к столику и принялся вытирать платком лоб. — Все же мне интересно: неужели ты никогда не влюблялся? — Хочешь сказать, не терял ли я рассудок? — поморщился Сократ. — Нет, как говорили в старину, бог миловал. Но наблюдения показывают, что девяносто девять процентов юношей болеют этой болезнью, в том числе несколько процентов страдают БЛ. В его ровном, спокойном голосе было столько равнодушия и скрипа сухого дерева, что Никон перестал смеяться. "Что с ним случилось? — подумал он, окинув товарища сочувственным взглядом. — Неужели его интеллект совсем задушил эмоции? Разве это человек? Робот!" — Послушай... Если ты сам не чувствуешь... Как бы тебе объяснить... — Никон наморщил лоб и какое-то время молчал. — Нет, это объяснить невозможно, — встряхнул головой, — потому что любовь — это таинственная непостижимая штука! И у каждого она другая своя, неповторимая... — Так уж и непостижимая? Ты совсем одурел. Не забывай, что мы живем в двадцать первом веке и возможности математической психологии намного расширились. Любовь, как и любое явление материального мира, — скрипел дальше голос Сократа, — можно классифицировать, систематизировать, можно с помощью координат определить движение этого понятия для последующим моментам времени, то есть можно составить эфемериду любви. Хочешь? Составлю. С точностью до одного дня. — Лунного или земного? — усмехнулся Никон. — Земного, — совершенно серьезно ответил Сократ. — С учётом степени твоего эмоционального возбуждения, обстоятельств твоей жизни, твоих наклонностей, функции времени и, наконец, воздействия лечения, — можно будет с точностью до двенадцати часов установить, когда именно твоя психика придет в норму... Хочешь? — Ничего у тебя не получится, мой мудрый друг, хотя ты и знаток математической психологии. — Получится, и советую тебе обратиться в Центр здоровья. — Чтобы меня подняли на смех? — Наоборот, твое появление будет для них праздником. На прощанье Сократ даже скривил губы, пытаясь улыбнуться: — Все будет хорошо. До встречи. II Никон не слишком спешил в Центр здоровья. Ступил на медленную ленту тротуара, и она неспешно понесла его мимо кварталов, тесно уставленных домами, через густодеревные парки, в которых разливались запахи земного леса. Все это он видел бесконечное множество раз, но сейчас ощупывал взглядом, как и впервые. Знал, что мраморные корпуса вовсе не мраморные, а пластиковые, что деревья синтетические и «сажали» их здесь художники и химики, — все это Никон хорошо знал, но воспринимал как настоящее, земное. Весь их город синтетический, и это лишь подтверждает могущество современной науки. Да, да, она совершила невероятное, она создаёт новую природу на Луне! Но человек... чувства... Неужели Сократ прав? Центр здоровья — это приличного размера квартал, где вокруг огромного главного корпуса расположены многочисленные павильоны. Это не только лечебное учреждение, в котором, кстати, преимущественно занимаются профилактикой, но и научно-исследовательская институция. До сих пор Никон ни разу не бывал здесь, и теперь с интересом глядел по сторонам, шагая по широкой пальмовой аллее, думал о своем друге-аскете, и ощущал, как его грудь распирает чувство протеста. «Эфемерида любви»! Это что тебе — небесное тело, движущееся по заранее рассчитанной орбите? Эхе-хе... Небо моей души не посложней ли будет того, которое темнеет над нашими головами... И она, она в нём сияет негасимым солнцем! Ага, надо написать симфонию о Солнце... В главном корпусе Никона встретили красивые, веселые, возможно, даже слишком веселые, девушки-аспирантки. Он, бедный, и не догадывался, что именно его появление вызвало такое оживление. Хитрюги ср азу же узнали в нем «мечтателя» и едва сдерживали натиск смеха. В регистрационном зале к нему походкой балерины подошла приветливая аспирантка и так осияла голубизной огромных глаз, что Никон даже зажмурился. Зажмурился и сразу же подумал об «объекте своего чувства», как сказал бы Сократ. Всех девушек он молниеносно сравнивал с нею, и это сравнение было, конечно, не в их пользу. Она — это солнце, звезды, песня, музыка, весь мир! Вот как она вошла в душу Никона. — Простите меня, — начал Никон, не находя нужных слов и с надеждой глядя на красивую аспирантку, — но я пришел... как бы вам сказать... по настоянию своего товарища... Очаровательная улыбка успокоила его: — Я знаю, он консультировался с нами. — Сократ? — Пусть будет по-вашему, Сократ — это мудрый человек. — Вы имеете в виду великого эллина или моего товарища? — пошутил Никон — А это уже секрет, догадайтесь! Аспирантка грациозно подошла к одному из стеллажей, сделанному под дуб, и взяла мииатюрную катушку. — Прошу вас, посмотрите, — она вставила катушку в небольшую черную коробочку и нажала кнопку. Крышка на ней засветилась, и Никон увидел Сократа. — Он прошел у нас курс так называемого эмоционального лечения. — Какие там эмоции! — удивился Никон. — Он совершенно не понимает... ну, не знает таких, например, эмоций, как... не знаю, как вам поточнее сказать... Аспирантка снова не удержалась и улыбнулась. — Я догадываюсь, о чем вы... Но ведь раньше он очень страдал от безнадежной любви. — Кто? Этот сухарь? Эта логическая конструкция? — И Никон ужасно удивился, во все глаза уставился на красавицу аспирантку и... расхохотался. — Вы шутница, ох и шутница! — Вам не верится? Что же, это лишь свидетельство надёжности нашего лечения. Ознакомьтесь с дневником, и вы убедитесь в этом. Подумайте. Взвесьте. Плавной походкой она вышла из зала. Никон сел к аппарату. На белёсом экране появлялись то графики эмоций, то цифры, указывающие количество полученных Сократом биомагнитных импульсов, то сложные показатели ориентации памяти, которых без специальной подготовки и не поймешь, то его лицо, сперва измученное и печальное, а затем все более добродушное и спокойное. Теперь Никон уже не смеялся. Получается, это действительно серьезно. Откинулся на спинку стула, не обращая внимания на мерцание экрана. До боли в сердце думал о ней, вспоминал встречи, разговоры — там, на далекой Земле, повитой голубым ореолом. Это было нечто сказочное, удивительно прекрасное, прозрачное и дурманящее... Они ходили с ней в высоких травах, пугали диких птиц, любовались красотой угасающего Солнца. А лыжные прогулки по певучему снегу Антарктиды? А полеты в спутнике? И в глазах ее сияло предчувствие счастья! Так неужели все это — только электронная цепочка, отпечатавшаяся в памяти? И что же — стереть эти отпечатки, и все эти образы исчезнут, словно их и не было? Никон даже содрогнулся. Убить образ самого дорогого человека? И ради чего — чтобы прийти в норму? Эх, сократовский у тебя лоб, дружище, но... Когда она обдала меня холодком, я, хоть и притворялся спокойным, сам едва не кричал от отчаянья. А с какой ледяной надменностью отвергла она мое приглашение прилететь сюда, на Луну... Ну, и Сократ хорош: не признался, что и у него... А та встреча с черноволосым юношей: как она улыбнулась ему! Это была капля, переполнившая чашу. Скверное это чувство — ревность, а вот же рвёт изнутри, язвит, жжёт... Никон вздохнул, огляделся и решительно встал. Черт побери, так человек может и раскиснуть! Гулко отдающимися шагами вышел из зала. — Когда начнем? — подалась ему навстречу волокая аспирантка. — А никогда! — весело воскликнул Никон. — Почему? — ещё больше округлились ее глаза. — А вы сами влюблялись? — ступил к ней Никон, и девушка покраснела. — Нет? Так вот, когда влюбитесь, тогда поймете! Если бы Сократ откровенно рассказал мне о себе, я бы даже не зашёл к вам... То есть я хочу сказать: не осмелился бы отнимать у вас драгоценное время. Так что это его вина... — Нет, — опомнилась девушка, — он, может быть, и рассказал бы, но в его памяти не осталось информации не только о своей безнадежной любви, но и о курсе лечения. Он, словно в древней легенде, испил напитка забвения. Так что и вы не можете не бояться: жалеть просто не сможете. — Премного благодарен! Пусть уж я буду таким, как есть — «мечтателем». — А больше не оставите нас без обеда? — девушка лукаво наклонила голову. — Во имя развития нашего искусства можно будет и еще... — Смотрите, а то за вас возьмутся сатирики! — погрозила пальцем. И такая милая улыбка осветила ее лицо, что Никон и до дома добрался под её впечатлением. Хорошее, необъяснимо радостное настроение охватило всё его существо. Даже синтетическая обстановка жилища теперь казалась ему привлекательной. Мерил комнату энергичными шагами, словно в предчувствии что-то светлое, захватыващего. И когда неожиданно ззякнул звонок, Никон даже вздрогнул от неожиданности. Пришел Сократ... Никон огорчился лишь на мгновение и снова просиял: — Ну что — составил эфемериду любви? — Составил. — Сократ был немного удивлен легкомысленной веселостью друга и придал своей речи нарочиту серьезность — Защитные силы твоего организма еще не вступили в активную стадию, но вскоре это произойдет. В конечном счете психика сводится к химизму, выделению определенных веществ в кровь. Вот график... Но он не успел продемонстрировать свои психологические схемы: раздался сигнал видеофона — обычный, такой же, как всегда, — нежный, немного напевный сигнал. Но Никону он почему-то показался волшебным, словно душа ноши исполнилась сверхъестественное чутвствительность. Он бросился торопливо включать экраны. И вот затрепетали шелковой голубизной сперва стены, затем потолок. Словно из морской пучины неспешно проступило, вынырнуло радостное лицо девушки. Оно смотрело отовсюду, и взгляды её больших выразительных глаз сходились на фигуре Никона. — Милый мой, — шевельнулись ее губы, — неужели ты не догадался, что я только испытывала тебя? — Я... я... — хотел что-то сказать Никон и не мог. — Расскажу тебе все, когда встретимся. Я же говорю из ракеты. Встречай «Тайфун»! Экраны погасли. Ошеломленный Сократ выронил клочок бумаги, на котором им выведена была эфемерида любви. — «Тайфун»! «Тайфун»! — встряхнул его за плечи Никон. — С Земли летит «Тайфун»!

@темы: Стянутое, Вычитано, Праздничное